Работники кафе: рабы или братья?

«Калуга 24» заканчивает первый сезон нашей рубрики «Бизнес-ланч». Этому событию вскоре будет посвящён обзорный материал Александры Петрухиной.

А сейчас журналист Михаил Дьяченко хотел бы поднять несколько неожиданную тему.

Общепита в нашей нынешней жизни стало гораздо больше. Как известно, зачастую именно он способствует развитию искусств и будит гражданское сознание.

Общепит сыграл огромную роль в мировой истории: с кружки, разбитой об пол мюнхенского пивняка началось восхождение Гитлера к власти,

с посиделок в парижских кафе Пикассо и Аполлинер начали создавать то, что считается «современным искусством», женевский Ландольд, правда уже не может рассказать о том, как Ленин сотоварищи замышлял и планировал — на его месте теперь японский ресторан, да оно, может и к лучшему. А Фоли Бержер, а Максим, а московский «Славянский базар» — сколько раз их уютный свет отразился в картинах и бессмертных текстах!

Некоторые любят подходить к обеду издалека — начиная с мясных рядов на рынке. Они там ходят, щупают, морщатся, нюхают, близко склонившись к бледно-розовому ломтю обнаженного мяса, а выбрав наконец, они все это приносят домой и строгают, обжаривают, вовремя переворачивают с бока на бок и посыпают все это пряностями. Некоторые считают, что это — искусство. Некоторые утверждают, что это — поэзия. Автор такого подхода не одобряет.

Все эти острые ножи, потроха, чешуя, кровь потом отмывать от пальцев — какой-то анатомический театр, право слово.

Общепит избавляет нас от этих подробностей. Общепит создают иллюзию, что вкусная еда происходит непосредственно из нашей работы.

Поколотил немножко по клавишам, и вот на тебе — можно идти в пиццерию. А все эти коровники со свинарниками, рыболовецкие флотилии с их пьяным унылым бытом — оно как бы есть, но где-то там, за горизонтом.

Но места общественного питания, они не только источник вдохновения для поэтов и политиков. Они же и зеркало, маркер. Если бы я попал в некое неизвестное государство, то я не стал бы искать местную конституцию или читать заголовки в газетах. Я бы отправился в ближайший трактир и посмотрел бы, как официанты общаются с посетителями. Пять минут наблюдений и я с точностью скажу вам, какой на дворе у нас социальный строй, какая система распределения материальных благ, как тут насчет свободного предпринимательства, уважения к правам личности и демократических институтов. Как все это связано с официантами? Да самым прямым образом!

Дело в том, что кафе, рестораны, столовые и якитории неизменно ставят перед нами одну и ту же задачу из области прикладной этики. Я бы сформулировал эту задачу как «кто мы друг другу».

Автор имеет ввиду официантов и то, как они разговаривают с нами и то, как мы ведем себя с ними. Без лишнего теоретизирования сразу обращусь к примерам.

Автор помнит тоталитарный общепит советской эпохи. И очень помнит официантов той поры. Их трудно забыть. Эти несчастные люди испытывали невероятные мучения, исполняя свою ненавистную работу. Они прекрасно понимали, что их работа в советской шкале ценностей стоит где-то чуть выше билетерши в кино, но значительно ниже токаря-расточника. При этом денег они «получали» (не зарабатывали, а именно получали в результате некоего процесса, сродни химическому) намного больше, чем любой не то что токарь, а даже обкомовский работник. Подпольные богачи, вынужденные обслуживать лохов на зарплате, они чувствовали себя партизанами в глубоком тылу врага. Ну, и, понятно, мстили. Тяжелый взгляд, томная походка, презрение в каждом жесте и неизменная фраза в «Это все?» обозначавшая «Стоило ли ради того людей тревожить».

Но в девяностые на смену прежним служебно-сторожевым официантам пришла иная порода. Они были не то, что прежние, совсем не то. Они словно бы воспроизводили худшие стереотипы из фильмов про «дореволюционную жизнь» - заискивающий взгляд, сиропный голос, согбенная спина. Горлум, решивший делать карьеру. А пуще того отвратительно, что можно — вполне можно было! — поймать себя на том, что тебе это нравится. Что хочется быть вальяжным, хочется говорить раскатистым голосом, этак с михалковскими интонациями: «А свеж ли балык? А подай, да смотри, если что — шкуру спущу». И тревожное хихиканье в ответ. Гадость какая.

И есть при этом некая грань, когда официант не пытается спрятаться за агрессию и в то же время не срывается в унизительное лакейство. И не видит в тебе врага. И не видит в тебе господина. Но — человека.

И ты вдруг видишь в нем человека в ответ. И ты улыбаешься ему и чувствуешь, что и он понял, что с тобой происходит. Вот оно, то братство, к которому призывал Христос. И он готов поприветствывать тебя, новообретенного брата своего, и слышит:

- Одну пиццу большую, фреш грейпфрутовый, капуччино двойной с корицей и пепельницу поменяйте, пожалуйста.

Господи, храни официантов.

Михаил ДЬЯЧЕНКО