Михаил Дьяченко: Есть ли смысл в новых праздниках?

В этом году, как и прежде, празднование Дня семьи, любви и верности, вызвало у наших земляков много вопросов. «Про что этот навязанный сверху праздник, и к чему он?» — вопрошают калужские писатели на клавиатуре и сниматели на айфоны, приученные с равным недоверием относиться к любой правительственной инициативе. «Почему именно Петр и Феврония, отчего вдруг именно они?» — снова и снова звучит вопрос. Я сперва было думал легким слогом пересказать повесть о жизни канонизированной княжеской четы, тем более, что их судьба того стоит, но потом решил поговорить о праздниках вообще.

С праздниками у нас в стране сложно. Государственный праздник, он же по сути, что? Он есть маркер, определяющий некий важный момент. Есть вот День победы, или День космонавтики. И первый, и второй — память о важных событиях. А есть, скажем, 8 марта, международный женский день. Событий с ним никаких не связано, а связана некая фантазия об освобождении женщины. Но в любом случае, устанавливая праздники, государство заявляет: «Вот, дорогие граждане, это для вас отныне будет важно, тут, граждане, вы остановитесь, работать перестанете!.. Это, между прочим, всех касается, если кто не понял! Так вот, все бросьте, остановитесь, и внимательно подумайте. О чем я сказало, о том и подумайте.»

Но за последние двадцать лет государство так запуталось в своих же противоречивых желаниях, что с праздниками у нас стало тоже очень сложно. День независимости России, например. От чего независимости? От сотни миллионов своих сограждан? От ресурсов, от рынков сбыта, от производств, выстроенных в союзных республиках? С одной стороны президент Путин говорит, что гибель СССР — тяжелейшая геополитическая трагедия, с другой стороны — мы отмечаем день этой трагедии надувными шариками и уличными концертами. Где логика?

Или вот тот день, что празднуется нынче вместо седьмого ноября, никак не запомню, как он там... А, вот мне Википедия подсказывает, что День согласия и примирения, — кто с кем согласился? Черносотенцы Минина (это не те черносотенцы, что «бей жидов и скубентов», это другие, я потом расскажу) договорилась с Пожарским о том, чтобы поляков гнать?

А где тут примирение? Или что, имеется ввиду мир, наступивший после взятия Казани? А где ж тут согласие?

Но да ладно, праздники, устанавливаемые государством. Идя навстречу инициативам правительства, народ отвечает еще большим накалом шизофрении. Особенно примечателен в этом смысле день святого Валентина, позаимствованный из американского кино. У нас его не слишком образованные сограждане ругают «католическим». Так ведь нет — католики и прежде лишь факультативно почитали безвестного Валентина, погибшего от усекновения мечом, а последние десятилетия вообще празднуют в этот день память святых Кирилла и Мефодия, просветителей словенских. А что касается Валентина, то Православная церковь почитает аж трех Валентинов, но понятно, что в другие дни. Или вот праздник святого Патрика, которого столетиями в Ирландии поминали тем, что в день его памяти в трактирах и пабах не подавали горячительного. И, видимо в насмешку над ирландским подвижником и всеми святыми Ирландии (называвшейся одно время «монашеским островом»), москвичи, начиная с 1992 года, стараются в день святого Патрика Ирландского накидаться как можно основательнее. Жители провинции, кажется, уже подхватили этот почин.

И это я еще не вспоминаю про хэллоуин, католическое Рождество, буддистский новый год и прочее.

И на этом фоне установление семейного праздника в день памяти святых благоверных Петра и Февронии кажется мне попыткой отыскать в хаосе импортных традиций и чиновничьих новшеств островок здравого смысла.

Зря я все-таки отказался от идеи пересказать историю Петра и Февронии. Наверное, надо было попробовать. Ладно, через год интернет-активисты снова начнут ругать этот праздник, тогда и вспомню об этом намерении. Сегодня один только эпизод.

Вообще, то, что нам рассказывают как историю жизни Петра и Февронии — это литературный вариант лишь одной из десятка версий. История эта среди наших предков была популярна чрезвычайно, поэтому пересказывая ее, народные мастера художественного слова нет-нет, а добавляли какую-нибудь деталь. Но несколько моментов в этой повести всегда остаются неизменными. Один из таких моментов — изгнание Февронии.

Надо понимать, что в средневековом русском городе вопрос женитьбы князя — вопрос политический. Многие боярышни, а больше того — их отцы имели виды на молодого князя Петра. Потому как, братцы, стать княжеским тестем — это чистый доход при минимальной ответственности. А есть еще внешнеполитический аспект: можно взять жену не из местных, а породниться с кем-нибудь из соседних князей, у которых найдутся дочки на выданье.

И тут на тебе — князь приводит себе жену откуда-то из лесов. Говорит, что мудрая она. Что она его спасла, и он теперь ее больше жизни любит. И изволь теперь этой дочке бортника (пасечника, в нынешнем понимании) подчиняться. Не бывать!

И уж какими политическими маневрами, это не вполне понятно, но муромские бояре добиваются, чтобы Феврония ушла. То-то счастье, князь снова холостой! Начинаем игру сызнова? Ничего похожего. Князь уходит следом за женой.

Трудно понять нынешнему человеку, что означает быть князем в средневековой Руси. Это честь. Честь твоя личная, но более того — честь предков. Это власть, причем власть над жизнью и смертью, власть абсолютная, безраздельная. Это сила, сила твоей дружины, тех людей, что тебе как братья, надежней чем братья, ближе, чем братья. И все это — твое от рождения. И все это — твое навсегда. С детства тебе рассказывают, что твое слово — закон, твоя воля — меч, твое имя — слава. И все вокруг знают, что твое право князя — свято. И кто покусится на него — тот предатель и Иуда. Только Бог над тобой и только Ему ты ответишь. Вот что такое — быть князем.

И вот все это Петр снимает с себя, как снимают промокшую под дождем одежду. Сбрасывает, словно тяжелый доспех. И налегке уходит вслед за женой. Потом, правда, его позовут обратно. Но в тот момент он этого знать не может. Даже бояре, оставшиеся наедине с властью и начавшие эту власть делить, еще уверены, что справятся, что и своим умом обойдемся, подумаешь! Так что Петр уверен, что уходит навсегда.

Дружище, остановись сейчас на секундочку. Посмотри вокруг. Все эти компьютеры, телефоны, одежда твоя, машина. Квартира, должность, пластиковые карточки в бумажнике. Все, ради чего тебе пришлось долго учиться, а потом долго и тяжело работать. Это — лишь пыль по сравнению с тем, чем владел молодой князь Петр. В том мире, где он жил, один только княжеский меч стоил больше чем вся та пластмасса, на которую ты потратил свою жизнь. Примерь себе на плечо княжеский плащ. Он смог его сбросить одним движением — не думая. А ты смог бы отказаться от того, чем владеешь? От всей этой бесполезной ерунды, что выйдет из моды через год, хотя бы это ты смог бы оставить? Зная, что друзья с удивлением спросят потом: «Ради бабы?!» Зная, что найдутся те, кто захочет припомнить тебе многое, совершенное раньше, а жена будет единственным твоим помощником. Зная, что ничего потом вернуть будет нельзя, и только она, твоя единственная будет тебе сокровищем. Ты смог бы это сделать?

А если нет, то что с тобой не так?

К слову сказать, а вы, дорогие читательницы, смогли бы отказаться от княжества ради того, чтобы мужу было легче?

Михаил ДЬЯЧЕНКО.