Театральный фестиваль: безысходный триумф по-булгаковски
Фестиваль старейших театров в этом году невероятно демократичен, молод и до такой степени насыщен, что творческой интеллигенции, и не творческой, и не интеллигенции – а просто всем интересующимся и желающим в пору отпуск на 10 дней выписывать – чтобы успеть. Вечером спектакль, днем– читки, творческие лаборатории, мастер-классы.
Открытость – это изюм.
Практически любой желающий (хватило бы стульев) – может прийти, прикоснуться к кухне храма, к любимым актерам, высказаться, поспорить…
«Причащение» зрителя случилось уже на открытии – первом спектакле первого в России театра – ярославского государственного академического имени Волкова.
«Зойкину квартиру» я до этого смотрела уже раза три в различных вариантах, в том числе – в столице. Собственно, решила – посижу чуть-чуть – и уйду, не так люблю Булгакова, а тут еще и позиционирование «сохраняем традиции» - в свое время насохранялась традиционного – объелась. Хотелось экзотики…
А у Ярославля все вышло не так. На сцене темно, аскетично, страшно до мерзлоты под кожей. Безысходность. Герои в лохмотьях - как будто в горковском «На дне». И вдруг внезапно – свет в зале – и на голову в прямом смысле – лично нам, горстке СМИшников – падает веревочная лестница с первого яруса, свет в глаза. Аметистов спускается с балкона, балагуря, заигрывая с ошалевшими от нахрапа зрителями. Предлагает партеру портреты вождей. Как к родному кидается к уважаемому всеми члену жюри, театральному критику Валерию Подгородинскому – обниматься. Подгородинский почему-то совершенно по детски радуется такому развороту событий.
«Ужас, - думаю я, - КВН».
Но уже знаю, что останусь до конца. Во втором действии о заигрывании со зрителем говорить не приходится – потому что очухаться не успеваешь от ежеминутного изумления, уже вроде как и не Зойкина, и не квартира, а вакханалия на балу сатаны.
Актеры в партере, в проходах, на сцене мастерская, проститутки, ебтвоюмать, голые задницы, нещадно трахающий в прямом смысле слова всё, что движется, вплоть до дырки в заборе, китаец...
Кстати, китаец был настолько омерзителен, настолько актер собрал в себе все то, чем может быть для меня омерзителен мужик, что я потом двое суток дочку просила быть аккуратнее на улице. Такой образ близкой к патологии, к маньячной, неконтролируемой ущербности.
«Боже мой, какие перегибы!» - злобненько судачим мы с журналистами в антракте, разыгрывая из себя великий критиков. И не можем оторваться от этой красоты, не можем наесться булгаковским текстом!
«Я моментами не могу понять, в каком времени нахожусь», - признается коллега. Это и называется – рассказывать классику на языке 21 века.
Если в первых двух действиях нет не только четвертой стены, а, кажется, вообще ни стен, ни рамок – то в третьем всё происходит за стеклом – за стеклянными витринами на сцене. Красно-черное танго героев, начинающееся в тишине – боишься чихнуть, чтобы не нарушить…, зловеще тихо, чудовищно красиво – и за стеклом.
Шикарный аккорд истории, как миф о том, как быть могло бы, но не будет – ни любви тебе, ни красоты. Только женщины, бьющиеся в стекло карнавальными бабочками – однодневками…
Напомню, что у Булгакова история заканчивается убийством – китаец (боже, какой всё-таки омерзительный тип!) зарезал Гуся, а главную героиню в итоге арестовывают. Однако, худрук ярославского театра и постановщик спектакля Евгений Марчелли в финале вдруг будто переносит зрителя в другую историю – на сцене – за стеклом - танго из Мюзикла «Чикаго» - сплав энергии продажного секса и красоты женских тел – роскошных и страшных в своей откровенности и агрессивном эротизме.
Уже и не требуется ни убийства, ни ареста - действие закольцовано – оно снова отсылает тебя к первой картине – туда, где темнота, нищета, безысходность. «Не надо мне этой музыки!» - говорит одна из героинь, отмахиваясь от комплиментов Аметистова. Не надо мне этих соплей розовых, этой лирики, этих чувств – дайте мне денег и успеха – понимаешь вдруг в финале, который неделикатно обрывает булгаковское произведение.
Выхода нет.
Варя ШЛЕНСКАЯ
